— Тася! Целый час шел рядом и не узнал тебя!

— А я все время знала, что это вы, Степан Федорович. Нарочно говорила басом.

— Напрасно старалась: здесь все мы ухаем, как из бочки. Воздух сырой, словно в бане, да еще микрофон искажает.

— Значит, вы теперь на подземном комбайне?

Ковалев горестно махнул рукой:

— Приземлился окончательно.Забился в нору, света не вижу. Не помню, какого цвета небо.

ТасЯ промолчала, понимая, что сочувствие только бередит рану, Ковалев сам перевел разговор:

— Я искал тебя, когда приехал: из Москвы. Где ты была?

— Все лето в разных местах. Последнее время на побережье, километров двести отсюда. Вели съемку подземного очага. Он большой, восточная часть под океаном.

— А теперь к нам?

— Нет, я наверху буду, с бригадой Мовчана. А к вам прикреплен товарищ Тартаков.-Она показала на своего высокого спутника.

— Жалко, лучше бы ты!

— Нет, он гораздо лучше,- горячо запротестовала Тася.- Он настоящий ученый, в Москве в университете лекции читал… Сейчас пишет книжку о вулканах, приехал к нам собирать материал.

— Хорошего лектора из Москвы не отпустят.

— Какой вы подозрительный, Степан Федорович! Товарищ Тартаков очень знающий человек… и культурный, любит театр, сам играл на сцене…

— А зачем это геологу?

Ковалев брюзжал бы гораздо больше, если бы вспомнил, что Тартаков — тот самый редактор, который в своё время задерживал статью о Викторе. Но те споры давно прошли, фамилия редактора-интригана забылась. Мысли Ковалева пошли иным путем.

«Почему Тася так расхваливает этого москвича?- подумал он.- А Грибов уже в отставке? Эх, девушки, девушки!»

И он сказал вслух, со свойственной ему прямотой.

— А про Грибова не слыхала? Не собирается к нам?

Тася встрепенулась:

— Нет, к нам он не собирается. Ему дали большую работу в Бюро подземной погоды. Директором там профессор Дмитриевский, а Александр Григорьевич его заместитель по Сибири и Дальнему Востоку.

Ковалев пытливо заглянул ей в глаза.

— Вот что, девушка,- сказал он,- я человек одинокий, в летах, этих ваших сердечных тонкостей не понимаю. Объясни мне, почему он там, а ты здесь? Кто тебя держит?

— Никто! Я сама…-возразила Тася запальчиво.- Камчатка, родное село меня держит. Вы приезжаете сюда на три года по контракту, а я здесь родилась. Эта электростанция для моей земли, для меня лично, а я вдруг брошу стройку на кого-то и уеду!

— Заскок у тебя, девушка. Здешняя электростанция не только для твоего района. Родина- это не село у реки. Я сам челябинский, а контузило меня над Клайпедой. Вот как бывает. В Литве сражаются за Челябинск, в Москве работают на Камчатку. Я бы на твоем месте не сомневался. Если любишь- поезжай к нему, а не любишь — напиши прямо, откровенно.

— Непонятливые вы, мужчины! — сказала Тася с горькой обидой. — Александр Григорьевич меня упрекал,теперь вы сердитесь… А если я все брошу, чтобы варить ему обед, он сам уважать меня не будет. Привыкнет и начнет скучать. Пусть подождет год, я хоть на стройке побуду, немножко поумнею. Не так просто сберечь любовь,Степан Федорович…- Тася махнула рукой и не договорила. На глазах у нее показались слезы, она закусила губы и отвернулась.

Ковалев молчал, смущенный, не зная, как ее утешить. Да, не все получается просто, у каждого свои горести, свои затруднения. Вот у него, например…

Но тут в разговор вмешался Тартаков.

— Что я вижу!- воскликнул он.- Мой бесстрашный инструктор расстроен, собирается плакать, как обыкновенная девушка… как Эвридика в подземном царстве. Утешьтесь, Эвридика, здесь я могу быть вашим Орфеем. Идите за мной, я выведу вас к Солнцу, к небу… и к ближайшей столовой, где нам дадут дежурные биточки в томатном соусе…

8

Подробная съемка выяснила, что подземный комбайн вступил в зону трещин. Неизвестно было,возникли они недавно или прежняя разведка упустила их. Горячие пары пробивались из недр вулкана по этим трещинам, накаляя окружающие породы.

Обходить опасную зону было нельзя, лавопровод должен был идти прямо, как луч, чтобы никакие повороты не задерживали лаву. Поэтому Котов продвигался вперед с опаской.

В эти дни съемка проводилась ежесуточно. Каждое утро в туннеле появлялся Тартаков. Часто вместе с ним приходила и Тася. Обычно Тартаков был мрачен, разговаривал сквозь зубы, намекал, что работа в лавопроводе для него падение. Но в присутствии Таси он оживлялся, описывал московский балет и оперу, напевал арии и все твердил, что он Орфей, призванный вывести Тасю из подземного мира.

Но как только Орфей-Тартаков принимался за съемку, Тася_подсаживалась к Ковалеву и обиняком наводила разговор на одну и ту же тему: о поведении Грибова. Видимо, Тасе приятно было, что есть человек, с которым можно поговорить о любимом.

— Все-таки не понимаю, почему он покинул нас,- говорил Ковалев.- Вулкан покоряем по его идее… и без него. Непорядок.

— Я знаю, что вы не понимаете,- сказала Тася однажды.- Вы никак не поймете, что мне надо быть здесь, на стройке, а Александру Григорьевичу — в штабе науки, там, где решают, обсуждают, предсказывают. У каждого есть своя линия… свое настоящее дело… призвание, как говорится.

Ковалева передернуло. Да что они, сговорились все? Мовчан толкует о чутье… у Грибова настоящее дело. И эта девчонка туда же… Призвание, линия!

— «Свое, свое»!- вспылил он.- Эгоисты вы, оба, и ты, и Грибов! Все для себя, поступиться ничем не хотите! Призвание для себя, и любовь для себя, и… все как мне лучше. Вам настоящее дело… а другим бросовое, третий сорт…

— Степан Федорович, не сердитесь. Я не хотела вас обидеть…

Но Ковалев уже взял себя в руки.

— Пустяки. Нервы…- пробормотал он.- Ошалел от этой жары. Ты не обращай внимания, Тася.

Но Тася запомнила этот разговор и даже решилась возобновить его через несколько дней. Она приступила издалека: пожаловалась, что на вершине вулкана слишком много работы. Двенадцать буровых! Ведь их за два дня не обойдешь. Она уже просила себе помощника, но его еще надо обучать. Потом припомнила, что Виктор управлялся и без помощника, когда у него был вертолет, и под конец сообщила главное: вертолет ей могут дать, потому что в прошлом году в техникуме она занималась в авиакружке и получила любительские права.

— А если бы вы, Степан Федорович, согласились со мной работать, вы помогали бы мне аппарат ставить… и вертолет водили бы.

Ковалев.невольно рассмеялся:

— Что выдумала, хитрая девчонка! Мне же нельзя летать, у меня в левом глазу двадцать процентов зрения.

— Степан Федорович,я не посторонний человек, я отлично знаю, что с вашими двадцатью процентами в двадцать раз безопаснее летать, чем с моими новенькими правами.

— Значит, жить под твоей маркой? Ну нет! Ковалев — летчик-миллионер, у него свое имя есть…

Но когда Тася ушла, Ковалеву страстно захотелось принять ее предложение. Так ли важно, своя марка или чужая? Пусть будет ветер в лицо, облака под колесами, темно-синее небо, скорость и простор. Пусть это будет один-единетвенный раз, один час счастья. За час в небе можно отдать десять лет жизни в жарких норах, пробитых котовскими комбайнами.

И в тот же вечер Ковалев снес в контору заявление:

«Прошу освободить меня от должности машиниста подземного комбайна. Я инвалид третьей группы и по состоянию здоровья не могу работать на вредном производстве…»

9

Было около трех часов дня, смена подходила к концу. Ковалев сидел за управлением, Котов стоял у смотрового окошечка и рассказывал, что слегка переделанный комбайн можно будет направить отвесно вниз и произвести рекордную разведку на глубину до ста километров. Это было сомнительно, но интересно. Однако Ковалев слушал невнимательно. Он разомлел от жары и поглядывал на часы чаще, чем нужно.

И вдруг грянул удар. Да какой! Каж будто паровой молот рухнул на комбайн. Металл загремел оглушительно, как пустой котел под ударами клепальщиков.