Леди и джентльмены, любители чистой воды! Я действительно не дурак выпить, но я не баллотируюсь в Общество трезвости. Я выступаю за то, чтобы деньги тратить не на оружие, а на орошение. Как инженер и бурильщик я за скважины. При мне вы получите воды вволю, больше, чем сможете выпить. Не знаю, как рассуждал мой больной дядя, я не читал истории его болезни, а сам я рассуждаю так: водородная бомба может сжечь Сан-Франциско, с Оклендом вместе, и бомба может спасти Сан-Франциско с Оклендом от землетрясения. Одна и та же бомба не взрывается дважды. Либо она спасет, либо уничтожит. Я за то, чтобы спасать. Как вц полагаете: здравый у меня ум? Пригоден вам губернатор с такими мыслями? А дядю моего не советую выбирать, он действительно умер в психиатрической больнице.

Потерпев поражение несколько раз, противники попытались использовать ораторскую манеру Мэтью. На митинге в Окленде ловкий адвокат, потрясая какой-то бумагой, заявил: «Вот подлинная расписка Мэтью. Он получил десять тысяч долларов от «Солисито компани». За что? Наверное, за заказы на буровое оборудование. И сейчас он скажет вам: «Я не ангел, взятки действительно получил, но вы выбираете губернатора, а не кассира».

И Мэтью, красный от негодования, кричал в толпу:

— Леди и джентльмены, вас считают дурачками, неспособными видеть, неспособными рассуждать, Я живу за углом в доме двести шестнадцать, снимаю комнату с пансионом. Ну-ка, сбегайте туда, пересчитайте рубашки в шкафу, подумайте сами, получал я эти десять тысяч или не получал? Что же касается Кайндлера, моего соперника, он отрицать не будет, что в течение трех лет честно, законно и заслуженно получал деньги в качестве Юриста Джеллаповой «Ураниум корпорейшен». Я не клеветник. Я не сомневаюсь, что Кайндлер добросовестно служил Джеллапу тогда и служит сейчас, когда твердит, что наша страна должна быть грозной, пугающей и до зубов вооруженной. Головой думайте, леди и джентльмены! Не распискам верьте, а своей голове!

Так изо дня в день, по пять, по шесть раз в день, утром на северо-западе, вечером на юго-востоке. Когда там следить еще за скважинами? Но там все шло благополучно. Метод Джека Торроу оправдал себя: скважины углублялись быстро. И друзья-бурильщики, старая моховская гвардия, сами звонили своему начальнику, подбадривая:

«Круши их, Мэт! А у нас все в порядке! Прошли двадцать шестую милю. Жмем до проектной глубины».

Солано-бис была пройдена 19 октября. Остальные отстали от нее дня на три, на четыре. Бурение кончилось. На дорогах Калифорнии появились свинцовые фургоны с вооруженной охраной: из секретных, ныне общеизвестных складов прибывали атомные заряды.

29 октября под вечер Мэтью выступал в небольшом городке на традиционном осеннем празднике вина и винограда, в тысячный раз убеждая избирателей не голосовать за сторонников войны. Осипший, усталый, с рукой, распухшей от рукопожатий, Мэтью отвечал на записки и выкрики- дружелюбные и издевательские, деловые и дурацкие, поощрительные и провокационные. И вдруг пауза. Чей-то голос за окном, даже не голос, а бормотанье, но с олень знакомой интонацией. Пауза почему-то затянулась, слушатели повернулись к окнам… И тут Мэтью услышал (видимо, включили усилитель) явственный голос Йилда:

«…настойчиво просим вас выйти из домов под открытое небо- на поля, площади, скверы, пашни, подальше от всяких стен. Выводите из домов детей, больных, стариков. Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто мОжет не услышать радио…»

У дверей уже бурлил людской водоворот. Избиратели ломились к выходу, толкая друг друга. Мэтью подхватил общий поток. Переворачиваясь вокруг оси, то пятясь, то боком он пробился к дверям. Кое-как он разыскал телефон. Не сразу удалось дозвониться на радиостанцию: наверное, туда обращались тысячи людей с недоуменными вопросами. Но Йилда там не было. Он приезжал днем, записал выступление на магнитную проволоку. Сейчас радиостанция прокручивала запись: «Леди и джентльмены! Все вы знаете, что нашему любимому штату угрожает землетрясение. Знаете вы и о героических усилиях… Мы не имеем возможности откладывать. Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут…»

Что же происходит? Видимо, нечто неожиданное и грозное, если нерешительный Йилд взял на себя ответственность, даже не предупредив Мэтью. Правда, Мэтью был в дороге, сразу не разыщешь. Но почему нельзя было отложить взрыв на несколько часов? Если положение критическое, все равно бомбами не поможешь. Ведь по проекту взрывать надо было за месяц до землетрясения.

«…выводите из домов детей, больных, стариков! Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто может не услышать радио…»

Мэтью позвонил еще в Сакраменто- в штаб борьбы с землетрясением. Йилда там не было, телефонистка сказала, что он поехал к семье. («Этакий эгоист, в такую минуту только о своих заботится»,-подумал Мэтью.) «А кто в штабе? Тичер? Позовите Тичера». Но телефонистка отказала. Тичер очень занят, он велел не тревожить его. Ни для кого! О мистере Мэтью не говорил. Лучше вы приезжайте сами, мистер Мэтью…

Мэтью кинулся к своей старенькой машине. И зачем он держится за эту реликвию, ни виду, ни скорости. Надо было соглашаться на вертолет, предлагали же…

Ехать по улице было почти невозможно. Из домов выносили столы, шкафы, кровати, узлы, детские коляски. Машину, лавирующую среди мебели, провожали угрозами и проклятьями. Только выбравшись за город, Мэтью мог включить четвертую скорость. Но тут же, взглянув на часы, сообразил, что в штаб, пожалуй, он опоздает. А даже если и не опоздает, то примчится в последнюю минуту, не успеет разобраться в обстановке, не успеет понять, надо ли вмешиваться, откладывать взрыв или, наоборот, не оттягивать, экономить секунды.

Не стоит ли заехать к Иилду? Если Гемфри еще дома, он даст вразумительные объяснения. Тут же можно посоветоваться, вмешаться при надобности.

Сизая асфальтовая лента пересекала сады. Яблони и абрикосы стояли правильными рядами, словно школьники на гимнастике. У всех стволы были обмазаны белой пастой, обведены кругом взрыхленной земли. Там и сям вздымались игривые оросительные фонтанчики. Солнце заходило за Береговой хребет, добавляло красный оттенок траве, деревьям, листве. Радугой вспыхивали фонтанчики, в асфальте отражались карминовые облака. Природа утихомирилась к вечеру, как ребенок, уставший от беготни, все казалось Таким нежным, спокойным, добрым… Так не верилось, что жестокие силы угрожают этой идиллической долине.

«…Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут Комитет по борьбе…»

Мэтью подъехал к голубому домику в двенадцать минут седьмого: Ворота были притворены, но не заперты. Бросились в глаза приметы спешного бегства: игрушки и детские платьица на траве, следы колес на клумбе. Апельсиновое дерево было сломано, очевидно задето фургоном, раздавленные плоды смешались с грязью. Ясно было, что Йилды уехали. Мэтью подергал дверь, постучал для очистки совести, никто не отозвался.

Все-таки Мэтью не понимал Йилда. Для чего тот помчался домой? Жена и трое детей? Но капитану, отвечающему за пять миллионов жизней, нельзя думать только о своей семье в час катастрофы. Жену мог предупредить по телефону, она вывела бы детей в поле, как все другие матери Калифорнии, переждала бы подземные толчки и вернулась бы. А вещи вывозить к чему? Ведь землетрясение-то отменялось. Неужели Йилд не верил в успех? Отдал приказ для проформы и побежал спасать родных?

Что же случилось в последний день?

Так или иначе, Мэтью ничего не выяснил. Йилда нет, искать его в поле бессмысленно. До штаба уже не доехать. Поздно. Надо добиваться по телефону. Где тут телефон поблизЬсти?

Мэтью сел в машину, взялся за ручной тормоз… и вдруг вспомнил: у него есть ключ от голубого домика. Он висит на связке и сохранился еше от тех времен, когда они с Грибовым ночевали тут пять раз в неделю. Кстати, у Йилда есть телевизор-селектор, прямая связь со штабом.

Распахнутые шкафы, пустые вешалки, скомканные бумажки, грязные следы на линолеуме… Мэтью передернуло. Голубой домик был непохож сам на себя, как труп непохож на живого человека.